Глубина [сборник] - Сергей Лукьяненко

Надо же!

Какая честь для меня! Куда податься бедному дайверу? Официальные и неофициальные властители глубины сошлись у его дома!

— Леонид, медленно приближайтесь! — повторяет Рейд. Его голос эхом отдается вдоль улицы.

По крайней мере они стараются соблюсти видимость законности. Операцию проводит полиция.

Иду под прицелами стволов, под надзором сотен компьютеров, каждый мой шаг взвешен и оценен, каждый байт информации течет под незримым присмотром…

Охрана впереди расступается, пропуская меня. Гильермо отводит взгляд. Урман — который на самом деле лишь секретарь Урмана, ехидно улыбается. Дибенко, вновь надевший свою туманную маску, бесстрастен.

Обращаюсь к Рейду, игнорируя их всех:

— Что происходит?

— Вы обвиняетесь в незаконном проникновении в чужое информационное пространство, в применении оружия, повлекшем значительный материальный ущерб, в сокрытии информации, жизненно важной для Диптауна, — чеканит Джордан. — Вы задержаны до выяснения обстоятельств.

— А в чем обвиняется мой дом? — спрашиваю я. Но Рейда с позиций не сбить.

— Проводится поиск улик.

Оглядываюсь на пылающее здание. Поиск? Как бы не так. Консервация. Заморозка. Перенасыщение каналов информацией. Сможет ли Неудачник отразить атаку — или даже его сил не хватит?

— Я сдаюсь, — говорю я. — Признаю все обвинения. Прошу прекратить… это.

Джордан качает головой. С легким сочувствием во взгляде, но с непреклонной решимостью.

— Не пытайтесь скрыться в реальность, — предупреждает он. — Мы запросили «Интерпол» о вашем физическом аресте.

Накатывает страх — лишая воли, гася силы. Может быть, там, в настоящем, за моей спиной уже стоят угрюмые омоновцы в черных матерчатых масках?

Настоящая тюрьма, настоящий допрос — это не азарт виртуальных схваток. Это гнилой матрац, баланда, чей рецепт неизменен со сталинских времен, зарешеченное окошко и не обезображенный интеллектом конвоир.

Или моя родная полиция, при всей готовности обменять российского гражданина на десяток списанных портативных радиостанций, еще не научилась работать быстро?

Глубина-глубина… и бежать.

Я смотрю в нарисованные лица, на охранников с оружием. Нет границ для охотников за чудом. Со всех концов Земли они нырнули в глубину — чтобы вырвать, выдрать кусочек тайны — откуда бы ни принесла ее судьба в наш мир.

И меня охватывает ярость.

— Джордан… я даю вам десять секунд… — шепчу я. — Вам, всем. Десять секунд, чтобы убраться.

— Опомнитесь, Леонид… — это Рейд.

— Стрелок, давайте пойдем на взаимные компромиссы… — это Вилли.

— Твои силы тоже имеют предел… — Человек Без Лица.

Господи, да они же боятся! Боятся меня! Одного против всех, затравленного, с древним компьютером за спиной и пустыми руками!

Почему?

— Не знаю, как ты держишься, — начинает Дибенко, — но…

— Пять секунд, — говорю я.

И охрана начинает стрелять. То ли без команды, то ли я ее не заметил…

Огонь и боль.

Все, что было придумано за годы существования глубины, самое проверенное и самое секретное — все по мою честь…

Я стою в огне, а на лицах вокруг — страх, и даже в сером тумане Человека Без Лица — страх…

Почему я еще здесь, почему остаюсь в виртуальности, а не снимаю шлем перед серым дисплеем убитой машины?

Тянусь к охранникам — не руками, одним лишь взглядом. Тела мнутся, как тряпичные куклы под каблуком, рассыпаются пеплом, исходят паром, застывают, сворачиваются в точку, растворяются в воздухе. Словно взгляд отражает всю пакость, что сыплется в мою сторону.

Пять секунд, отпущенных мной врагам, истекают, и улица пуста. Лишь полыхает мой дом и стоят рядом те, кто поджег его…

— Лишь в глубине ты — бог, — говорит Человек Без Лица. Он не угрожает, он напоминает…

— Разве? — Я подхожу к ним ближе. — Рейд, сейчас компьютеры налоговой полиции узнают, что ты присвоил пару миллионов… Урман! Вся информация «Аль-Кабара» — в свободном доступе! Вилли! «Лабиринт» — мертв! Уровни стерты, карты утрачены, монстры разбежались! Дима! Твои отпечатки пальцев — принадлежат серийному убийце!

Даю им пару секунд, чтобы осмыслить, и добавляю:

— Минута… и станет так!

Не знаю, возможно ли это. Я не знаю своих сил. Даже не знаю, откуда они появились.

Но они верят.

— Чего ты хочешь, дайвер? — кричит Урман. Рейд отталкивает его, ревет:

— Условия!

Может быть, я немножко угадал с налогами?

— Вы прекращаете охоту.

Перед ними — чудо. Но им есть что терять.

Урман и Гильермо переглядываются, директор «Аль-Кабара» кивает.

— Мы снимаем свои обвинения, Джордан, — говорит Вилли. — Не стоит… привлекать «Интерпол».

Он едва уловимо кивает мне. Значит, пугали?

Ложь. Везде — ложь.

Краем глаза я вижу, как по улице приближаются люди. Простые граждане Диптауна, теперь, когда оцепление повержено, они могут удовлетворить любопытство.

Пускай смотрят.

Джордан берет Дибенко за плечо, слегка встряхивает:

— Вы слышали? Операция прекращена! Все! Отключайте свои системы!

Значит, здание замораживал Дмитрий? У полиции силенок не хватило?

Человек Без Лица отмахивается от комиссара. Он смотрит лишь на меня. Ему, единственному, наплевать на мои угрозы.

Не потому, что он не верит в них, и не потому, что готов потягаться с американским правосудием, насквозь пронизанным компьютерными технологиями.

Он не готов отказаться от чуда. Как-никак мы земляки. Обоим высшая идея вывихнула мозги — пусть и в разные стороны. С туманной маски доносится шепот:

— Ты предаешь весь мир…

— Я его реабилитирую.

— Ты не хочешь делиться, дайвер. Ты получил свою награду… и предал нас. Ладно. Не забудь забрать Медаль. Будет чем оправдываться.

Я вспоминаю склад, коробки с софтом, стол, на котором осталась Медаль Вседозволенности.

Тянусь — сквозь расстояние, которого больше нет. И тяжелый жетон ложится в мою ладонь.

Секунду я разглядываю его. Белый фон и радужный шарик. Паутина сети, окруженная невинностью и чистотой.

— Это твое, — говорю я и бросаю медаль Человеку Без Лица. Жетон касается черной ткани плаща и прилипает. Красиво… — Я этого не заработал. А ты… ты создал глубину. И не повторяй, что не мог это сделать. Смог. Сам. Спасибо. Но не думай, что мы тебе чем-то обязаны. Этот мир будет жить, будет падать и учиться вставать. Он не заставит говорить того, кто хочет молчать. Не заткнет рот тому, кто хочет говорить. И может быть, станет лучше…

Я поворачиваюсь и иду к своему дому.

Дибенко так и не отключил программы, сковавшие здание алмазной коркой. Но я не собираюсь его о чем-то просить. Дергаю дверь и вхожу в подъезд, сияющий, словно пещера чудес Аладдина.

Вот только за моей спиной иллюминация гаснет, сходит на нет. Я рву чужую программу, отвоевывая у нее шаг за шагом.

Поднимаюсь. Всего лишь две с половиной сотни ступенек.

За каждой дверью — шорохи и шум. Мой нарисованный мирок оживает, когда я прохожу мимо. Вслед несутся обрывки музыки и невнятный шум разговоров, звон бьющегося стекла и ритмичный стук молотка, шлепанье босых ног и визг дрели.

Даже не вспомнить сейчас, когда и что я программировал, окружая себя несуществующими соседями. Странный я тип. Как и все люди…

Я знаю, что в силах удалить всю заморозку сразу, одним усилием. Но не делаю этого. Пусть будет путь вверх медленным, шаг за шагом. Сметая со стен фальшивый блеск, пробуждая жизнь в пустых квартирах. Никогда больше я не войду в этот дом.

Хныканье ребенка и гул неисправного крана, лай собаки и звяканье бокалов. Мне нечего запоминать и не о чем грустить. Это были мои костыли, но я научился ходить сам.

Последний изгиб лестницы, останавливаюсь на миг перед дверью, сложенной из алмазных зерен. В каждой песчинке — мое крошечное лицо. Одно из многих лиц, которые я надевал в глубине.

Дышу на дверь — алмазы тускнеют, меркнут, превращаясь в льдинки, стекая каплями воды. Поплачь за меня, глубина. Мне не о чем плакать.

Вхожу — и сразу же вижу, что в квартире ничего не изменилось. Здесь программа Дибенко власти не имела.

Неудачник и Вика стоят у окна, глядя на улицу.

Подхожу — Вика молча берет меня за руку, и мы смотрим на Диптаун втроем.

Улица забита народом. Густая, слитая толпа. Чуть дальше по сторонам замерли машины «Дип-проводника», а люди все подходят и подходят, чтобы замереть, глядя на дом.

И лишь под самым окном люди расступаются. Там круг пустоты, окружающий Человека Без Лица. Он тоже смотрит вверх, словно в силах увидеть нас. Мне даже хочется верить, что он видит.